Гоголь Н - Обращение к России

Н.В. ГОГОЛЬ

ОБРАЩЕНИЕ К РОССИИ

Композиция по письмам и книге
«Выбранные места из переписки с друзьями»

Автор композиции и режиссер В. Поплавский

Сторона 1 — 23.37

Письмо В. Г. Белинскому. 20 июня 1847 г.

О театре, об одностороннем взгляде на театр
и вообще об односторонности (начало)
В сокращении

Стороне 2 —23.16
О театре, об одностороннем взгляде на театр
и вообще об односторонности (окончание)
В сокращении

Письмо В. Г. Белинскому. 10 августа 1847 г.
Из писем по поводу « Мертвых душ»
Читает Владимир Завьялов

ЧИТАЯ ГОГОЛЯ

(о «Выбранных местах из переписки с друзьями»)

…Позабывают, что при некоторых страницах слабых, а иных и даже грешных, в книге его находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной. страницы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся.
П.Я. Чаадаев

Минуло более ста лет со дня появления на свет книги Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), но было бы преувеличением утверждать, что литературная судьба ее оказалась счастливой. Скорее, наоборот. С этим последним произведением великого писателя связаны в русской литературе самые, быть может, роковые не¬доразумения. По старой школьной привычке мы все еще смотрим на «Переписку» глазами В. Г. Белинского, не дав себе труда открыть самое книгу. Справедливо писал недавно Василий Белов: «Любой десятиклассник расскажет вам о письме Белинского к Гоголю, но что ответил Гоголь Белинскому, не знают даже учителя».
В данном случае особенно легко винить учителей; между тем справедливость требует напомнить, что и высокую академическую науку весьма мало занимал ответ Гоголя. Уже при жизни писате¬ля сложилось снисходительное общественное мне¬ние о «Переписке» как о безусловной неудаче, обусловленной, с одной стороны, ее принадлежностью к одиозному направлению «официальной народности», а с другой — чуть ли не религиозным помешательством автора. Сегодня ясно: оба объяснения одинаково нелепы, чтобы не сказать оскорбительны для памяти Гоголя. Его книга, конечно, не зря вызвала бурный отклик у современников, всё более ожесточенно ломавших копья в партийной борьбе. Однако подлинная драма Гоголя не в том, что он, как христианин, безуспешно пытался примирить враждующую между собой русскую интеллигенцию. Как было бы просто общественный резонанс «Переписки» истолковать лишь в контексте идейной конфронтации западников и славянофилов! «Падение» Гоголя (если воспользоваться здесь оценкой Белинского и Герцена) следует понимать, прежде всего, в политическом смысле, а не в узконациональном или сугубо внутри литературном. Более того, этот неуспех лучше видится на ши¬роком историческом фоне, когда по Европе начи¬нает бродить «призрак коммунизма» и умами всех мыслящих людей овладевают идеи утопического социализма, атеизма, позитивизма, предвосхитив¬шие до известной степени «медовый месяц естествознания» в эпоху базаровых. Таким образом, книга Гоголя оказалась не ко двору ИСТОРИЧЕСКИ, политическое поражение писателя было, как бы пред¬решено самим ходом истории. Это гениально и выразил Белинский в своем знаменитом зальцбруннском письме. Гоголь изумился, убедившись, что «Переписка» больно задела многих, несмотря на содержащийся в ней, по его собственному признанию, «заро¬дыш примирения всеобщего». В первом, от 20 июня 1847 года, письме Белинскому он с грустью констатировал: «Восточные, западные, неутральные — все огорчились». Гоголевские «щелчки» тем и другим — это благородная попытка предостережения в односторонности. Свои рассуждения Гоголь с замечательным мастерством развивает в соответствующей главе, посвященной театру. Он не ограничи¬вается повторением излюбленного сравнения театра с кафедрой. Мысль Гоголя идет дальше. Во-первых, писатель ставит перед собой задачу защитить театральное искусство от нападок религиозных фанатиков, указывая читателям не его «высшее назначенье». Благая просветительская цель достигается с помощью глубоких эстетических наблюдений. Гоголь является нам не столько унылым морализатором, сколько опытным режиссером, который отлично знает, как нужно обращаться с актерами, сколько предварительных репетиций следует провести перед премьерой, на каких основаниях должен строиться театр «по части репертуарной». Во-вторых, театральные взгляды Гоголя высказываются параллельно с размышлениями о губительном влиянии чиновников на всякое искусство. Паразитическое существование последних, вызывает горькую иронию автора: «Чуть только явится какое место и при нем какие-нибудь денежные выгоды, как уже вмиг пристегнется сбоку секретарь».
Мысль об ответственности мастера за свое дело пронизывает те страницы, где речь идет о театре и об односторонности. «Только сам мастер, — утверждает Гоголь, — может учить своей науке, слы¬ша вполне ее потребности, и никто другой». Идея высокого профессионализма перекликается у Гоголя с известными строчками А. С. Пушкина, обращенными к человеку творческому: «ты сам свой высший суд». В полной мере эта пушкинская за¬поведь применима к искусству театра, как его понимает автор «Переписки». Односторонность и узость противников сцены также неприемлемы для него, как и односторонние люди вообще, часто склонные к фанатизму. Они — «язва для общества, беда той земле и государству, где в руках таких людей очутится какая-либо власть».
Читая «Переписку сегодня, поражаешься тому, как много здравого смысла вложено писателем в его послания к друзьям; сколь привлекательны его литературно-эстетические взгляды. Да, идейное содержание книги отнюдь не исчерпывается её политическими мотивами» Кстати, не забудем слова Гоголя: «Мне досадно, что друзья придали мне политическое значение». Он не мог смириться с тем, что социально-политическая проблематика книги заслонила у публики все остальные, важные для него, темы. Потребность объясниться с читающей Россией по ряду кардинальных вопросов буквально сжигала Гоголя. Мучительно переживал он выход «Мертвых душ», внимательно прислушивался и различным мнениям о своем детище.
Одно из писем по поводу «Мертвых душ» звучит как исповедь и одновременно как призыв к сооте¬чественникам делать добро для России. Начиная с объяснений о необходимости лирических отступлений в поэме, Гоголь, как обычно, переходит от проблем творческого характера к социально-нрав¬ственным обобщениям. Рискуя навлечь на себя критику радикальной интеллигенции, Гоголь сознательно смещает акценты в трактовке отношений между русским правительством и его подданными, пытается доказать, что в несуразности жизни зачастую виноват не царский указ, но «применитель, стало быть, наш же брат». В условиях крепостнической системы такая попытка национальной самокритики была обречена на провал. Можно понять чувства Герцена, назвавшего «Переписку» известного на Руси писателя «раболепной брошюрой». И вот промчались годы, прошли десятилетия, на исходе уже и XX век, а голос Гоголя волнует нас с еще большей силой: «В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырем». По-новому воспринимаются слова писателя о «применителе». Общественное условия изменились, но характер рус¬ского человека остался, по-видимому, в основе своей неизменным. Позитивный смысл книги становится в наши дни все отчетливей. Написанная на заре европейских социалистических учений, «Переписка» Гоголя при всех ее минусах оказалась более жизнеспособной, нежели самые смелые утопии. Разумеется, урок, преподанный писателю «неистовым Виссарионом», не прошел даром. Как известно, ответ Гоголя сначала (в черновике) был столь же резким и страстным, как письмо Белинского. Однако великий художник понял, что в принципиальном споре с кри¬тиком мудрое спокойствие становится сильнейшим аргументом. Отсюда благородное признание в окончательном варианте ответа: «Бог весть, может быть, в словах Ваших есть часть правды». Правда Белинского, вероятно, испугала Гоголя... Но теперь, мы ясно видим, что другая-то часть принадлежала Гоголю, врагу односторонности и экстремизма. «Мы ребенки перед этим веком, — писал он Белинскому. — Поверьте мне, что Вы и я равно виноваты перед ним. Я, по крайней мере, сознаюсь в этом, но сознаетесь ли Вы?»
Еще вчера многим из нас казалось: диалог двух великих писателей, касающийся исторических су¬деб России, есть достояние прошлого. Мы думали, что их спор окончен, и потому пребывали в ком¬фортабельной безмятежности. Мы жили с созна¬нием полной уверенности, что «Выбранные места из переписки с друзьями» — ошибка Гоголя. Но в преддверии XXI века не пора ли задуматься об ошибках собственных?... Если задумаемся, то станем ближе сердцем к правде Гоголя. Время пришло.

Сергей Поварцов кандидат филологических наук