Тургенев И - Стихи в прозе (Русский язык, Деревня, исп. К.Лавров, 2001)
_______
РУССКІЙ ЯЗЫКЪ
Во дни сомнѣній, во дни тягостныхъ раздумій о судьбахъ моей родины, — ты одинъ мнѣ поддержка и опора, о великій, могучій, правдивый и свободный русскій языкъ! Не будь тебя — какъ не впасть въ отчаяніе при видѣ всего, что совершается дома? Но нельзя вѣрить, чтобы такой языкъ не былъ данъ великому народу!
Іюнь, 1882 г.
_______
ДЕРЕВНЯ
Послѣдній день іюня мѣсяца; на тысячу верстъ кругомъ Россія — родной край.
Ровной синевой залито всё небо; одно лишь облачко на немъ — не то плыветъ, не то таетъ. Безвѣтріе, теплынь... воздухъ — молоко парное! Жаворонки звенятъ; воркуютъ зобастые голуби; молча реютъ ласточки; лошади фыркаютъ и жуютъ; собаки не лаютъ и стоятъ, смирно повиливая хвостами. И дымкомъ-то пахнетъ, и травой — и дегтемъ маленько — и маленько кожей. Конопляники уже вошли въ силу и пускаютъ свой тяжелый, но пріятный духъ. Глубокій, но пологій оврагъ. По бокамъ въ нѣсколько рядовъ головастыя, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бѣжитъ ручей; на днѣ его мелкіе камешки словно дрожатъ сквозь свѣтлую рябь. Вдали, на концѣ-краѣ земли и неба — синеватая черта большой рѣки.
Вдоль оврага — по одной сторонѣ опрятные амбарчики, клѣтушки съ плотно закрытыми дверями; по другой сторонѣ пять-шесть сосновыхъ избъ съ тесовыми крышами. Надъ каждой крышей высокій шестъ скворечницы; надъ каждымъ крылечкомъ вырѣзной желѣзный крутогривый конекъ. Неровныя стекла оконъ отливаютъ цвѣтами радуги. Кувшины съ букетами намалеваны на ставняхъ. Передъ каждой избой чинно стоитъ исправная лавочка; на завалинкахъ кошки свернулись клубочкомъ, настороживъ прозрачныя ушки; за высокими порогами прохладно темнѣютъ сѣни.
Я лежу у самого края оврага на разостланной попонѣ; кругомъ цѣлые вороха только что скошеннаго, до истомы душистаго сѣна. Догадливые хозяева разбросали сѣно передъ избами: пусть еще немного посохнетъ на припекѣ, а тамъ и въ сарай! То-то будетъ спать на немъ славно!
Курчавыя дѣтскія головки торчатъ изъ каждаго вороха; хохлатыя курицы ищутъ въ сѣнѣ мошекъ да букашекъ; бѣло-губый щенокъ барахтается въ спутанныхъ былинкахъ. Русокудрые парни, въ чистыхъ низко подпоясанныхъ рубахахъ, въ тяжелыхъ сапогахъ съ оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телѣгу, — зубоскалятъ.
Изъ окна выглядываетъ круглолицая молодка; смѣется не то ихъ словамъ, не то вознѣ ребятъ въ наваленномъ сѣнѣ. Другая молодка сильными руками тащитъ большое мокрое ведро изъ колодца... Ведро дрожитъ и качается на веревкѣ, роняя длинныя огнистыя капли. Передо мной стоитъ старуха-хозяйка въ новой клѣтчатой паневе, въ новыхъ котахъ. Крупныя дутыя бусы въ три ряда обвились вокругъ смуглой худой шеи; сѣдая голова повязана желтымъ платкомъ съ красными крапинками; низко нависъ онъ надъ потускнѣвшими глазами.
Но привѣтливо улыбаются старческія глаза; улыбается всё морщинистое лицо. Чай, седьмой десятокъ доживаетъ старушка... а и теперь еще видать: красавица была въ свое время! Растопыривъ загорѣлые пальцы правой руки, держитъ она горшокъ съ холоднымъ неснятымъ молокомъ, прямо изъ погреба; стѣнки горшка покрыты росинками, точно бисеромъ. На ладони лѣвой руки старушка подноситъ мнѣ большой ломоть еще теплаго хлѣба. «Кушай, молъ, на здоровьѣ, заѣзжій гость!»
Пѣтухъ вдругъ закричалъ и хлопотливо захлопалъ крыльями; ему въ отвѣтъ, не спѣша, промычалъ запертой теленокъ.
— Ай да овесъ! — слышится голосъ моего кучера.
О, довольство, покой, избытокъ русской вольной деревни! О, тишь и благодать!
И думается мнѣ: къ чему намъ тутъ и крестъ на куполѣ Святой Софіи въ Царь-Градѣ и всё, чего такъ добиваемся мы, городскіе люди?
Февраль, 1878
_______
Подготовлено Подкастом Старого Радио
РУССКІЙ ЯЗЫКЪ
Во дни сомнѣній, во дни тягостныхъ раздумій о судьбахъ моей родины, — ты одинъ мнѣ поддержка и опора, о великій, могучій, правдивый и свободный русскій языкъ! Не будь тебя — какъ не впасть въ отчаяніе при видѣ всего, что совершается дома? Но нельзя вѣрить, чтобы такой языкъ не былъ данъ великому народу!
Іюнь, 1882 г.
_______
ДЕРЕВНЯ
Послѣдній день іюня мѣсяца; на тысячу верстъ кругомъ Россія — родной край.
Ровной синевой залито всё небо; одно лишь облачко на немъ — не то плыветъ, не то таетъ. Безвѣтріе, теплынь... воздухъ — молоко парное! Жаворонки звенятъ; воркуютъ зобастые голуби; молча реютъ ласточки; лошади фыркаютъ и жуютъ; собаки не лаютъ и стоятъ, смирно повиливая хвостами. И дымкомъ-то пахнетъ, и травой — и дегтемъ маленько — и маленько кожей. Конопляники уже вошли въ силу и пускаютъ свой тяжелый, но пріятный духъ. Глубокій, но пологій оврагъ. По бокамъ въ нѣсколько рядовъ головастыя, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бѣжитъ ручей; на днѣ его мелкіе камешки словно дрожатъ сквозь свѣтлую рябь. Вдали, на концѣ-краѣ земли и неба — синеватая черта большой рѣки.
Вдоль оврага — по одной сторонѣ опрятные амбарчики, клѣтушки съ плотно закрытыми дверями; по другой сторонѣ пять-шесть сосновыхъ избъ съ тесовыми крышами. Надъ каждой крышей высокій шестъ скворечницы; надъ каждымъ крылечкомъ вырѣзной желѣзный крутогривый конекъ. Неровныя стекла оконъ отливаютъ цвѣтами радуги. Кувшины съ букетами намалеваны на ставняхъ. Передъ каждой избой чинно стоитъ исправная лавочка; на завалинкахъ кошки свернулись клубочкомъ, настороживъ прозрачныя ушки; за высокими порогами прохладно темнѣютъ сѣни.
Я лежу у самого края оврага на разостланной попонѣ; кругомъ цѣлые вороха только что скошеннаго, до истомы душистаго сѣна. Догадливые хозяева разбросали сѣно передъ избами: пусть еще немного посохнетъ на припекѣ, а тамъ и въ сарай! То-то будетъ спать на немъ славно!
Курчавыя дѣтскія головки торчатъ изъ каждаго вороха; хохлатыя курицы ищутъ въ сѣнѣ мошекъ да букашекъ; бѣло-губый щенокъ барахтается въ спутанныхъ былинкахъ. Русокудрые парни, въ чистыхъ низко подпоясанныхъ рубахахъ, въ тяжелыхъ сапогахъ съ оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телѣгу, — зубоскалятъ.
Изъ окна выглядываетъ круглолицая молодка; смѣется не то ихъ словамъ, не то вознѣ ребятъ въ наваленномъ сѣнѣ. Другая молодка сильными руками тащитъ большое мокрое ведро изъ колодца... Ведро дрожитъ и качается на веревкѣ, роняя длинныя огнистыя капли. Передо мной стоитъ старуха-хозяйка въ новой клѣтчатой паневе, въ новыхъ котахъ. Крупныя дутыя бусы въ три ряда обвились вокругъ смуглой худой шеи; сѣдая голова повязана желтымъ платкомъ съ красными крапинками; низко нависъ онъ надъ потускнѣвшими глазами.
Но привѣтливо улыбаются старческія глаза; улыбается всё морщинистое лицо. Чай, седьмой десятокъ доживаетъ старушка... а и теперь еще видать: красавица была въ свое время! Растопыривъ загорѣлые пальцы правой руки, держитъ она горшокъ съ холоднымъ неснятымъ молокомъ, прямо изъ погреба; стѣнки горшка покрыты росинками, точно бисеромъ. На ладони лѣвой руки старушка подноситъ мнѣ большой ломоть еще теплаго хлѣба. «Кушай, молъ, на здоровьѣ, заѣзжій гость!»
Пѣтухъ вдругъ закричалъ и хлопотливо захлопалъ крыльями; ему въ отвѣтъ, не спѣша, промычалъ запертой теленокъ.
— Ай да овесъ! — слышится голосъ моего кучера.
О, довольство, покой, избытокъ русской вольной деревни! О, тишь и благодать!
И думается мнѣ: къ чему намъ тутъ и крестъ на куполѣ Святой Софіи въ Царь-Градѣ и всё, чего такъ добиваемся мы, городскіе люди?
Февраль, 1878
_______
Подготовлено Подкастом Старого Радио
 |
 |
 |
 |
|
 |
   |
|
|
|
 |
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
