Ахматова А - Северные элегии (шестая) (чит. А.Ахматова)
СЕВЕРНЫЕ ЭЛЕГИИ
ШЕСТАЯ
Последний ключ - холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
Пушкин
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая-как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола -
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный...
Но это продолжается недолго...
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом,
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век - и тяжело вздыхают...
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает - мы чужие.
Мы не туда попали... Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Всё к лучшему...
5 февраля 1945
Фонтанный Дом
«Северные элегии» - вершина философской лирики Анны Ахматовой. Цикл, складывавшийся на протяжении нескольких десятилетий, образуют семь стихотворений, датированных 1921. 1940, 1942, 1945, 1955, 1958-1964 годами. История его создания рассказана Ахматовой в черновых набросках "Предисловия": "Вскоре после окончания войны я написала два длинные стихотворения белым стихом и окрестила их "Ленинградскими элегиями". Затем я присоединила к ним ещё два стихотворения ("Россия Достоевского", 1940-42, и "В том доме", 1921), дав им новые заглавия - "Предыстория" и "Первая Ленинградская". Остальные - их было задумано семь - жили во мне в разной степени готовности, особенно одно ("Седьмая, или Последняя Ленинградская элегия") было додумано до конца, и, как всегда, что-то записано, что-то потеряно, что-то забыто, что-то вспомнено, когда вдруг оказалось, что я их полюбила за единодушие, за полную готовность присудить меня к чему угодно".Однако порядок стихотворений не зафиксирован однозначно, несмотря на биографическую последовательность сюжета, их объединяющего. В «Элегиях» в полной мере раскрываются многие темы, ранее поднятые поэтессой в своем творчестве. Тридцатые годы, молчание, страх, тяжесть быта, память, творчество – все сплелось в «Элегиях» в единое целое.
Однако автобиографизм как таковой в цикле уходит на последний план. Прошлое не переживается вновь, а, объективированное отчуждением, переосмысливается в свете позднейшего духовного опыта. Страдания роднят поэтессу с народом, рождают ощущение причастности к жизни всего социума, способности говорить от лица многих. В то же время, личность Ахматовой противопоставляется народу, она словно стоит в стороне и наблюдает за происходящим с уже ставшей ей привычной позиции прозорливой и всепонимающей женщины. Ахматова даже в горе не стала до конца просто женщиной, одной из многих, пострадавших во времена репрессий.
Путь, избранный Ахматовой, отнюдь не прост. Что может быть страшнее для поэта, чем молчание? Однако Ахматова готова к жертве, готова «выжечь сердце» и «изуродовать судьбу». Молчание обрекает ее на одиночество. Но, даже стоя у «позорного столба», поэтесса до самого конца не нарушит его.
Мысль о том, что личность, обладающая полнотой самосознания, "остается одинокой перед обществом", а в тоталитарную эпоху становится социально опасной, получила воплощение в целом ряде стихотворений Ахматовой 1930-х годов, а также в 'Прологе' и «Поэме без героя». Мир отторгает художника как инородное тело, ибо он – другой.
Молчание в «Седьмой элегии» становится воплощением мысли о трагедии творчества, о необходимости быть услышанной. Так, А.Г. Найман так вспоминал об одном из своих посещений Ахматовой:
«Я уходил, ошеломленный тем, что провел час в присутствии человека, с которым не то чтобы у меня не было никаких общих тем (ведь о чем-то мы этот час говорили), но и ни у кого на свете не может быть ничего общего».
http://www.1540.ort.ru/projects/best/37god/ahmatova/maket5.html
ШЕСТАЯ
Последний ключ - холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
Пушкин
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая-как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола -
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный...
Но это продолжается недолго...
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом,
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век - и тяжело вздыхают...
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает - мы чужие.
Мы не туда попали... Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Всё к лучшему...
5 февраля 1945
Фонтанный Дом
«Северные элегии» - вершина философской лирики Анны Ахматовой. Цикл, складывавшийся на протяжении нескольких десятилетий, образуют семь стихотворений, датированных 1921. 1940, 1942, 1945, 1955, 1958-1964 годами. История его создания рассказана Ахматовой в черновых набросках "Предисловия": "Вскоре после окончания войны я написала два длинные стихотворения белым стихом и окрестила их "Ленинградскими элегиями". Затем я присоединила к ним ещё два стихотворения ("Россия Достоевского", 1940-42, и "В том доме", 1921), дав им новые заглавия - "Предыстория" и "Первая Ленинградская". Остальные - их было задумано семь - жили во мне в разной степени готовности, особенно одно ("Седьмая, или Последняя Ленинградская элегия") было додумано до конца, и, как всегда, что-то записано, что-то потеряно, что-то забыто, что-то вспомнено, когда вдруг оказалось, что я их полюбила за единодушие, за полную готовность присудить меня к чему угодно".Однако порядок стихотворений не зафиксирован однозначно, несмотря на биографическую последовательность сюжета, их объединяющего. В «Элегиях» в полной мере раскрываются многие темы, ранее поднятые поэтессой в своем творчестве. Тридцатые годы, молчание, страх, тяжесть быта, память, творчество – все сплелось в «Элегиях» в единое целое.
Однако автобиографизм как таковой в цикле уходит на последний план. Прошлое не переживается вновь, а, объективированное отчуждением, переосмысливается в свете позднейшего духовного опыта. Страдания роднят поэтессу с народом, рождают ощущение причастности к жизни всего социума, способности говорить от лица многих. В то же время, личность Ахматовой противопоставляется народу, она словно стоит в стороне и наблюдает за происходящим с уже ставшей ей привычной позиции прозорливой и всепонимающей женщины. Ахматова даже в горе не стала до конца просто женщиной, одной из многих, пострадавших во времена репрессий.
Путь, избранный Ахматовой, отнюдь не прост. Что может быть страшнее для поэта, чем молчание? Однако Ахматова готова к жертве, готова «выжечь сердце» и «изуродовать судьбу». Молчание обрекает ее на одиночество. Но, даже стоя у «позорного столба», поэтесса до самого конца не нарушит его.
Мысль о том, что личность, обладающая полнотой самосознания, "остается одинокой перед обществом", а в тоталитарную эпоху становится социально опасной, получила воплощение в целом ряде стихотворений Ахматовой 1930-х годов, а также в 'Прологе' и «Поэме без героя». Мир отторгает художника как инородное тело, ибо он – другой.
Молчание в «Седьмой элегии» становится воплощением мысли о трагедии творчества, о необходимости быть услышанной. Так, А.Г. Найман так вспоминал об одном из своих посещений Ахматовой:
«Я уходил, ошеломленный тем, что провел час в присутствии человека, с которым не то чтобы у меня не было никаких общих тем (ведь о чем-то мы этот час говорили), но и ни у кого на свете не может быть ничего общего».
http://www.1540.ort.ru/projects/best/37god/ahmatova/maket5.html
 |
 |
 |
 |
|
 |
   |
|
|
|
 |
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
